“Ось Земли”. Философия природы Н.М. Рубцова

0
204

Известно, что когда тщательно анализируются стихи (буквально – препарируются), рушится их привлекательная прелесть, исчезает таинство, которое, собственно, и делает поэзию поэзией. Словно на глазах растворяется тонкое поэтическое кружево, непонятно из чего сотканное, но зато приходит понимание некоторых секретов и тонкостей создания стихов, и оказывается, что поэтическое слово – вполне материальная и осязаемая вещь. Несмотря на это, до конца понять, из чего складывается волшебство строки, видимо, не удастся никогда. Можно проанализировать все эпитеты, сравнения, метафоры, метонимии, синекдохи, можно рассмотреть под лупой весь словарный состав языка, изучить художественные особенности стиля, и все-таки не понять, почему привлекают простые, на первый взгляд строки. Значит, в стихах есть то, что в древности называли необъяснимым таинством. Речь поэта превращается в это таинство, она – как от сердца идущая молитва, как родниковой чистоты старинный заговор, как рокочущее волхвование вещего бояна. Сложно объяснить, например, в чем красота следующих строк из стихотворения «Песня», где изображена, казалось бы, простая пейзажная картина: «Отцветет да поспеет / На болоте морошка, –  / Вот и кончилось лето, мой друг! / И опять он мелькнет, / Листопад за окошком, / Тучи темные вьются вокруг» [1, с. 107]. Или следующих: «Ветер всхлипывал, словно дитя, / За углом потемневшего дома. / На широком дворе, шелестя, / По земле разлетелась солома» [1, с. 106]. Поэт и сам порой удивлялся таинству мира:

 

И откуда берется такое,

Что на ветках мерцает роса,

И над родиной, полной покоя,

Так светлы по ночам небеса! [2, с. 417].

 

Стихотворение, откуда взяты эти строки, так и называется – «Тайна». Значит, тайна в стихах все же есть, и это следует признать даже тем исследователям, которые пытаются поверить алгеброй гармонию. Однако все сказанное в полной мере относится только к талантливой поэзии. В этом случае любые эпитеты кажутся и уместными, и единственно возможными, и не страшат никакие «знобящие» дожди.

Уже говорилось, что осью Земли для поэта была его малая родина, любовь к которой находила выражение в пейзажной лирике. Обратим внимание, как при этом менялся характер его лирики и словарный состав языка, даже «знобящие» эпитеты отступали, уступая место иным, словно по мановению невидимой волшебной палочки. Вслушаемся: «Любовь к тебе, изба в лазурном поле…» («Привет, Россия…»). И даже если эпитеты прежние (связь – мучительная, осень – долгая, даль – холодная), но иной становится интонация, как в стихотворении «Посвящение другу»:

 

Не порвать мне мучительной связи

С долгой осенью нашей земли,

С деревцом у сырой коновязи,

С журавлями в холодной дали… [2, с. 303].

 

Это происходит оттого, что поэту здесь все – родное и близкое, все ему здесь по душе, в чем он и признается: «Остановись, дороженька моя! / Все по душе мне – сельская каморка, / Осенний бор, Гуляевская горка… («Гуляевская горка»). Этот пейзаж ему знаком с детства, он стал фоном, на котором проходила его жизнь, он сам стал частью его жизни. Поэт, всеми фибрами души осязая красоту родной земли, тревожится за эту красоту, призывает ее беречь и бережет сам, убежденный в ее незыблемости. Он писал в стихотворении «Душа хранит»: «О Русь – великий звездочет! / Как звезд не видно с высоты, / Так век неслышно протечет, / Не тронув этой красоты» [1, с. 17]. Таким образом, когда поэт ведет речь о родине, селе, русском пейзаже, лирическая окраска приобретает оттенки искреннего дружелюбия, радушия, любви. Посмотрим более внимательно на эти эпитеты: окрестность – родимая, трава – молочная, леса – росистые, даже вырубки в этих лесах – светлые. Степь у поэта – цветущая, поле – лазурное, луг – многоцветный, бор – серебряно-янтарный, роща – золотая. Красота на его родине – неизменная, счастье – весеннее, оконце – чистое, самовар – певучий. Здесь растут светлые русские деревья, и даже рай у него – сенокосный.

Так природа становится для поэта источником подлинной радости, когда речь идет о родном доме. Только соприкасаясь с природой, домом, душа его могла быть счастливой. Он так и писал: «А ну поближе-ка иди к сосне! / Ах, сколько  рыжиков! / Ну, как во сне… / Я счастлив, родина, – / Грибов не счесть. / Но есть смородина,  малина есть («В лесу»). И еще: «Взглянул на кустик – истину постиг… («Взглянул на кустик…»). Это и есть натурфилософия Н.М. Рубцова, его глубинное понимание мира, когда древняя истина открывается человеку, словно цветок. Но открывается она ему не в суетном городе, не в толпе снующих людей, не в бестолковой круговерти, кажущейся значимой, а на природе. И мир, до этого неприветливый, сразу же становится дружелюбным, более того, теперь он – лучистый, воздушный, солнечный, цветистый. Свет – небесный, покой – поднебесный, радостный, даже человек – богоподобный. Счастье становится естественным состоянием лирического героя, поэт вкладывает в его уста замечательное признание: «Доволен я буквально всем! / На животе лежу и ем / Бруснику, спелую бруснику!». Но это состояние – довольства и беспечной радости – от ощущения собственной нераздельности с природой, от чувства переполняющей душу любви. В этом же стихотворении, которое названо по первой строчке «Доволен я буквально всем!» читаем:

 

Я так люблю осенний лес,

Над ним – сияние небес,

Что я хотел бы превратиться

Или в багряный тихий лист,

Иль в дождевой веселый свист,

Но, превратившись, возродиться… [1, с. 119].

 

Как видим, даже дождик, до этого неслабеющий и знобящий, почему-то вдруг превращается в веселый свист. Да, в родном краю его лирический герой доволен «буквально всем», потому что здесь – его обитель, место приложения сил, точка опоры, а вот за его пределами – иное. Там мир неприветлив и опасен, холоден и равнодушен к человеку. И хотя поэт признавался, например, в стихотворении «Песня», что тоже желал бы вырваться за пределы привычного мира («Ах, я тоже желаю на просторы вселенной! Ах, я тоже на небо хочу!»), но понимал, что «в краю незнакомом / Будет грусть неизменной / По родному в окошке лучу!». И чувствуя «самую кровную связь» с «каждой избою и тучею» и с этим родным в окошке лучом, поэт делал вывод, прозвучавший в стихотворении «Зеленые цветы»: «Все улеглось! Одно осталось ясно – / Что мир устроен грозно и прекрасно, / Что легче там, где поле и цветы…» [4, с. 47].
Продолжение:

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Оставьте свой комментарий
Введите пожалуйста свое имя