Литературный альманах “Мнемозина” в судьбе МОИП МГУ им. М.В. Ломоносова

0
4067

Замысел  издания «Мнемозина-ХХ1 век» – литературного альманаха, связанного с традициями МОИП при Московском университете имени М. В. Ломоносова,  – вынашивался более пяти лет. При МОИП  в МГУ имени М. В. Ломоносова выходили в 1824—1825 годах четыре книги  «МНЕМОЗИНЫ» (составители:  В. Ф. Одоевский, В. К. Кюхельбекер  при участии А. С. Грибоедова, А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Д. В. Давыдова, В. А. Баратынского, П. А. Вяземского, Н. М. Языкова и близких к декабристским кругам литераторов –  членов МОИП).

Немецкое слово «Память» (Gedächtnis) восходит к слову «denken» «думать», как и славянское  «думать»,  оно связано со словами «тянуть» (tjanuti) и «взвешивать» – „wiegen“, имеется в виду «взвешивать что-то тяжелое на чаше весов». Видимо, слово «дума», имеется в виду «Государственная Дума», того же корня. Безусловно однокоренными  являются слова «памятник» и «монумент».

Обратившись к русским и немецким Энциклопедиям, порывшись в библиотеках и в причудливых  лабиринтах  собственной памяти, натолкнулась на важные сведения о первых немецких и российских  литературных Альманахах. Слово АЛЬМАНАХ  арабского происхождения и означает «календарь, сборник литературных произведений», часто объединенных по какому-либо признаку – тематическому, жанровому, идейно-художественному и т. п. Как правило, альманахи выходили непериодически. В Германии Гёттингенским обществом поэтов с 1770 по 1803 годы издавался первый «Альманах муз» («Musenalmanach»). Известны  альманахи Гёте «Новая Мелузина, «Шиллеровский альманах муз» («Schillers Musenalmanach») в Тюбингене, 1796—1800), «Немецкий альманах муз» («Deutscher Musenalmanach» (1830—39) Адальберта Шамиссо, «Карманная книжка поэзии» («Das poetische Taschenbuch») Ф. Шлегеля, альманах Гёльдерлина „Мнемозина“, «Новый альманах муз» («Moderner Musenalmanach») поэтов «Молодой Германии»Мюнхен, 1893. В России первым альманахом был  «Российский Парнас» М. М. Хераскова в Петербурге (1771) и «Распускающийся цветок»(1787), составленный из произведений питомцев Благородного пансиона при Московском университете. На его страницах была опубликована басня «Лисица-кознодей» Д. И. Фонвизина. Данный альманах открывал серию подобных изданий: «Полезное упражнение юношества»(1789).  Потом в 1791 в Москве был сформирован М. Комаровым альманах «Разные письменные материи». Известны Московские Альманахи «Аглая»( кн. 1—2, 1794—95), «АОНИДЫ» (кн. 1—3, 1796—98) – издатель   Н. М. Карамзин. В карамзинских Альманахах помимо составителя, участвовали Г. Р. Державин, М. М. Херасков, И. И. Дмитриев, В. В. Капнист, Вл. Измайлов, В. Л. Пушкин. Выходили Альманахи «Свиток муз» (кн. 1—2, 1802—03), где было помещено стихотворение И. Борна «На смерть А. Радищева». О традициях Альманаха «Мнемозина»,  издаваемого  декабристами и людьми, близкими к декабристским кругам,  сообщали Степанов Н. Л. в «Очерках по истории русской журналистики и критики», Гирченко И. В. «Мнемозина» в книге „Декабристы в Москве», Константинов М. К. (подлинная фамилия Азадовский М. К.) «О принадлежности Рылееву» (см. его рец. на «Мнемозину» в книге «Лит. Наследство»);  Мордовченко Н. И. в исследовании, посвящённом «Русской критике первой четверти XIX века» и Смирнов-Сокольский Н. П.(«Колпачок») в  „Рассказах о книгах».

Альманах «Мнемозина», вдохновивший  Одоевского и декабристов на творческий подвиг, пестовал просветительскую тенденцию.  Его страницы впервые познакомили Россию со стихами А. С. Пушкина «Вечер», «Мой демон», «К морю», стихами Кюхельбекера, его прологом к трагедии «Аргивяне», повестью «Адо», «Землей безглавцев», «Давидом» А. С. Грибоедова, стихотворениями П. А. Вяземского, В. А. Баратынского, отрывком  из комедии Н. М. Языкова, отрывками из «Путешествия по Германии и Франции», стихами А. А. Шаховского, извлечениями из записок Д. В. Давыдова, статьями М. Г. Павлова о натурфилософии, отрывками из работ философа И. В. Киреевского и т.д.  И. В.  Киреевский, близкий  кругу В. Ф. Одоевского (оба были  членами МОИП), изучал немецкий, французский, латинский и греческий у профессоров Московского   университета, где слушал публичные лекции по философии Шеллинга  профессора М. Г. Павлова – ученика Шеллинга. Позднее он  посетит Германию и лично прослушает  лекции Гегеля и Шеллинга. Культурное окружение Киреевского составляли В. А. Жуковский,  профессора и ученые МГУ – Шевырёв и Погодин, а из литераторов – основатель  журнала «Мнемозина» В. Ф. Одоевский и  поэт Д. В. Веневитинов. Энциклопедически образованный  В. Ф. Одоевский был видной фигурой в русских общественных кругах. Его «Мнемозина» видела свою задачу в «распространении несколько новых мыслей, блеснувших в Германии». Эта увлекательная мысль не оставляет составителей нашего альманаха и в ХХ1 веке. На страницах альманаха „Мнемозина» была опубликована статья об И. Канте  Жермены де Сталь, отрывок из Жана-Поля Рихтера и других. Альманах «Мнемозина ХХ1 век» планирует публиковать  эти воспоминания, как и творения Ж.-П. Рихтера. На страницах «Мнемозины» В. Ф. Одоевский публиковал одобрительный отзыв о комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума»(ч.1У) – резкую «антикритику» на «Замечания на суждения Мих. Дмитриева о комедии «Горе от ума» (подпись У. У.). В. Ф. Одоевский опроверг пункт за пунктом все суждения Дмитриева и А. И. Писарева, который под псевдонимом «Пелада Белугина» мелочными придирками пародировал комедию. Одоевский отмечал: «У Грибоедова мы находим непринуждённый, лёгкий, совершенно такой язык, каким говорят у нас в обществах, у него одного в слове находим мы колорит русский. В сем случае нельзя доказывать теоретически; но вот практическое доказательство истины слов моих: почти все комедии Грибоедова сделались пословицами, и мне часто случалось слышать в обществе целые разговоры, которых большую часть составляли – стихи из «Горя от ума». Пелад Белугин (А. И. Писарев) ответил в «Вестнике Европы» длинной статьёй «Против замечаний неизвестного У. У. на суждения о комедии «Горе от ума».

Гениальный А. И. Грибоедов (1794-1829), прекрасно образованный, свободно владевший французским, немецким, английским, итальянским, латинским, греческим, персидским, арабским и турецким,  в 1803 году поступил в Московский университетский благородный пансион. В 1806 году в возрасте 11 лет он был принят на три факультета  Московского университета – словесный, юридический и физико-математический. В пансионе и университете он общался со многими будущими декабристами И. Д. Якушкиным, Н. И. Тургеневым, Никитой и Артамоном Муравьёвыми, В. Ф. Раевским, С. П. Трубецким, А. И. Якубовичем.  Он добровольно зачислился в 1812 году в Московский гусарский полк и по окончании войны вышел в отставку. В 1817 году был принят на службу в коллегию иностранных дел в Петербурге,  где сдружился с Пушкиным и Кюхельбекером, с П. И. Пестелем и П. Я. Чаадаевым он участвовал в двух масонских ложах. Одно стихотворение в 1828 году Грибоедов посвятил А. И. Одоевскому. Грибоедов близко дружил с  А. П. Ермоловым – героем    Отечественной войны 1812 года, человеком большой культуры и личного обаяния, настроенного оппозиционно  к придворной знати и бюрократии. На Кавказе Грибоедов служил в должности секретаря по иностранной части   при генерале Ермолове. Там же служил В. К. Кюхельбекер, который в своём дневнике сообщал, что «Грибоедов читал ему сцены из создававшейся комедии». Исследователи полагают, что «это было с декабря 1821 года до мая 1822 года, когда Кюхельбекер уехал с Кавказа в Россию». Декабристы «списывали эту комедию целой группой и развозили её по провинциям». Эта комедия распространялась в широких кругах демократической разночинской интеллигенции. Известно, что Грибоедов жил у Одоевского, и в доме у Одоевского эту комедию «тоже списывали под диктовку». Комедия  Грибоедова «Горе от ума» превратилась в поэтическую декларацию декабризма.  Рядом  с одой «Вольность» и «Деревней» Пушкина, гражданской лирикой, поэмами и «думами» Рылеева она, по словам А. И. Герцена, «своим смехом связала самую блестящую эпоху тогдашней России, эпоху надежд и духовной юности, с тёмными и безмолвными временами Николая». В комедии  Грибоедова ожили «призраки сановников в отставке»,  прикрывающих орденами и звёздами целые бездны бездарности, невежества, тщеславия, угодливости, надменности, низости и даже легкомыслия…. – целый мир приживальщиков, интриганов, тунеядцев, влачащих существование, заполненное формальностями, этикетоми,  лишенное всяких общих интересов… Образ Чацкого, печального, неприкаянного в своей иронии, трепещущего от негодования и преданного мечтательному идеалу, появляется в последний момент царствования Александра I, накануне восстания на Исаакиевской площади: это декабрист, это человек, который завершает эпоху Петра I и силится разглядеть, по крайней мере на горизонте, обетованную землю…которой он не увидит. Его выслушивают молча, принимают его за сумасшедшего – за буйного сумасшедшего – и за его спиной насмехаются над ним».

Великий единомышленник, тёзка и соратник Грибоедова  Пушкин вместе с  В. Ф. Одоевским и В. К. Кюхельбекером защищал эту комедию, как и  И. В. Киреевский.- – выпускник Московского университета. Сохранились воспоминания современников, как  гениальный ребёнок  Киреевский во время кампании 1812 года блестяще играл в шахматы с пленными французскими офицерами, и пленный французский генерал Бонами не решался играть с ним. Боясь «проиграть семилетнему ребёнку, он с любопытством и по нескольку часов следил за его игрою, легко обыгрывавшего других французских офицеров». Не удивительно, что незаурядный И. В. Киреевский сблизится со столь же одарёнными В. Ф. Одоевским, А. С. Грибоедовым, В. К. Кюхельбекером. Многое связывало В. Ф. Одоевского (1803-1869) с Московским университетом, ведь он в 1816 году тринадцатилетним был помещён в Благородный пансион,  который окончил в 1822 году с золотой медалью. В пансионе он приобрёл известность как композитор и пианист. Музыкальные сочинения Одоевского вызывали глубокое одобрение А. Г. Рубинштейна и П. И. Чайковского. Будучи участником кружка С. Е. Раича, он организовал вместе с Д. Н. Веневитиновым, И. В. Киреевским, Н.А. Мельгуновым, М. П. Погодиным, С. П. Шевырёвым «Общество любомудрия». В 1826 году он переехал в Петербург, вскоре женился на О. С. Ланской.

В 30 годы Х1Х века  петербургская квартира Одоевского была своеобразным литературным клубом. Здесь собирались Пушкин, Жуковский, Вяземский,  Киреевский, Крылов, Грибоедов, позже Лермонтов, Гоголь, Соллогуб и другие. Была пущена шутка: «Вся наша литература на диване у Одоевского». В  его квартире встречались музыканты, учёные, историки. Занимаясь вопросами естествознания, не отказываясь от идеализма, Одоевский иронически вспоминал, как его друзья «немножко свысока посматривали на физиков, на химиков, на утилитаристов, которые рылись в грубой материи».  В литературном салоне Одоевского в Петербурге, по замечанию одного из его посетителей  Ф. Тимирязева, «все были равны – в буквальном смысле слова». Этот салон посещали аристократы высшего света, к которым принадлежал сам Одоевский, сенаторы, дипломаты, люди науки и искусства, разночинцы, купцы. «У князя Одоевского можно наблюдать сановника в позументах, с широкой лентой через плечо, беседующего с «господином в сюртуке горохового цвета». Близкий друг Одоевского, рано умерший член кружка «Любомудров» Д. В. Веневитинов (1805-1827) впервые здесь высказал глубокие мысли о «познании самого познания», о мире трансцендентных идей. Как и Одоевский, Веневитинов мечтал образовать «гармонию между миром и человеком», чтобы привести последнего к «всевидению» и  «преодолеть раскол между мыслью и чувством». Вот как вспоминает о хозяине салона писатель В. А. Соллогуб:  «он то прислушивался  к разговору, то поощрял дебютанта, то тихим своим добросердечным голосом делал свои замечания, всегда исполненные знания и незлобия…Все понимали, что хозяин … не притворяется, что он их любит…во имя любви, согласия, взаимного уважения, общей службы образованию».

Весь Петербург мечтал попасть в этот салон. Одоевский воспитывал возвышенность и благородство духа, совестливое отношение к исполнению долга. Одоевский интересовался алхимией. Мир человеческих душ был для него социальной алхимией: «Кислота и щелочь – это суть  символы действия и воздействия в истории, а  условия существования общества (о чём знали древние),  обусловлены сочетанием  четырёх алхимических стихий, социальный аспект которых суть: наука, искусство, любовь и, как их альфа и омега, – вера».

Одоевский разделял естественнонаучные воззрения Гёте. Но его идеалом был  М. В. Ломоносов, который «наравне с Лейбницем, Гёте и Карусом» «открыл в глубине своего духа  ту таинственную методику, которая изучает  не разрозненные члены природы, но все её части в совокупности, и гармонически втягивает в себя все разнообразные знания».

У Одоевского имеется любопытный философский набросок «Гномы Х1Х столетия», в котором, развивая натурфилософию и философию тождества Шеллинга о равноправности идеального и реального в Абсолюте,  был поставлен впервые в отечественной и мировой науке вопрос о неразрывной связи  явления и наблюдателя. Кстати, «Гномы» в древнегреческой литературе – это небольшие стихотворные сентенции. У В. К. Кюхельбекера был написан ряд стихотворных сентенций под названием «Из гномов», где в четвёртом  из «Гномов есть такие строки: « В поступках дурака ошибок нет; Его лишь бесят наставленья; Но мудрый, весь исполненный сомненья, Рад выслушать совет».  Давайте прислушаемся к «Гномам Х1Х столетия» А. И. Одоевского. Поскольку вся «совокупность явлений составляет природу», то природа «есть беспрестанное зрелище человеческого духа», а жизнь духа – беспрестанное наблюдение,  или созерцание»: «дух повторяется в предметах, предметы повторяются в духе». В «Психологических заметках» Одоевский говорит, что «дух стремится сделать себя предметом и вместе с тем пребывать и духом». Одоевский «ухватил» «противоборство трёх моментов: 1. дух устремляется к предмету; 2. Дух становится тождественным с предметом; 3.  Предмет возвышается в духе». В «Записной книжке» Одоевского в записи от 16 мая 1830 года встречаются глубокие суждения о целостности личности и нравственной природе познания: «Что наиболее меня убеждает в вечности моей души – это её общность. На  поверхности человека является его индивидуальный характер, но чем дальше вы проникаете во глубь души, тем более уверяетесь, что в ней, как идеи, сосуществуют вместе все добродетели, все пороки, все страсти, все отвращения, что там ни один из сих элементов не первенствует, но находится в таком же равновесии, как в природе, так же имеет  свою самобытность, как в поэзии. Оттого наука поэта не книги, не люди, а самобытная душа его; книги и люди могут лишь ему представить предметы для сравнения с тем, что находится в нём  самом; кто в душе своей не отыщет отголоска какой-либо добродетели, какой-либо страсти, тот никогда не будет поэтом или – другими словами –  никогда не достигнет до глубины души своей. Оттого поэт и философ одно и то же. Они развиты лишь  по индивидуальным  характерам лица,  рдин стремится извергнуть свою душу, вывести сокровища из их  таинственного святилища, философ же боится открыть их взорам простолюдинов и созерцать свои таинства лишь внутри святилища. В религии соединяется и то, и другое. Религия выносит на свет некоторые из своих таинств и завесой покрывает другие. Оттого в каждом религиозном человеке вы находите нечто почти что философическое, которое, однако же, не есть ни поэзия,  ни философия;  в древние времена она была их матерью, в средние они как бы заплатили ей долг свой, поддерживая её, в новейшие постарались заменить её, в будущем они снова сольются с ней». Подобно розенкрейцерам Одоевский полагал, что «Знание и сообразование с одним прошедшим ввергает человека в летаргию; знание и сообразование с одним будущим ведёт к беспредметной деятельности, следственно, вредной, ибо вред в некотором смысле есть не что иное, как следствие деятельности, направленной к цели, отдалённой от настоящего момента».  В 1824 году профессор Д. М. Велланский писал  Одоевскому: «… в 1804 г. я  первый возвестил российской публике о новых познаниях естественного мира, основанных на теософическом понятии, которое хотя значилось у Платона, но образовалось и созрело в Шеллинге».

Идеи Шеллинга захватили Одоевского, и он  им страстно следовал. В «Русских ночах» Одоевский отмечал: «Шеллинг в начале Х1Х века был тем же, чем и Христофор Колумб в пятнадцатом веке». В ночи 6-ой «Русских ночей» Одоевский размышляет в духе Шеллинга о целенаправленной деятельности: «У враждебной силы две глубокие и хитрые мысли: первая – она старается всеми силами уверить человека, что она не существует, и потому внушает человеку все возможные средства забыть о ней; а вторая – сравнить людей между собой как можно ближе, так сплотить их, чтобы не могла выставиться ни одна голова, ни одно сердце…». Уникальны размышления Одоевского о новых идеях: «Новые идеи могут приходить в голову только тому, кто привык углубляться в самого себя, беспрестанно представить перед собственное своё судилище и оценять все малейшие свои поступки, все обстоятельства жизни, все невольные свои побуждения; в сии минуты внезапно раскрываются перед ним новые миры идей»(«Психологические заметки»). «Погружаясь внутрь себя, познающий встречается с дионисийской природой, которая «либо побеждает дух страстями, либо, будучи «очищенной, формирует понятия». «На внешнем пути наука без чувства религиозной любви растлит человека, вырастающего из родового в индивидуальное существо». «Совершенное выражение познания есть истина. Неполное выражение познания -– ложь”». До чего актуальны в ХХ1 веке мысли Одоевского о том, что «человечество в отношении к планете есть разнообразное, в отношении к человеку – единое; все люди вместе равны человечеству. Сие соединение единого с разнообразным находится и в каждом человеке. Отсюда в человечестве та же лестница, как и в природе, на всякой ступени человек соединяет идею с предметами…». Тайну индивидуального становления Одоевский раскрывает через категорию сущего: «Жизнь всякого предмета есть беспрестанное противоборство между родом и видом. Сие противоборство есть сущее. Единое стремит предмет сделаться родом, разнообразие – видом. Отсюда музыка отвечает роду, единому( которое можно мыслить как аспект высшего «Я», добавим мы), живопись – виду, разнообразному( скажем, земно-индивидуальному «я»); поэзия – сущему. Отсюда в религиях превосходство духовного над вещественным; оттого в благоустроенном обществе роды( учёныее, богачи) преимуществуют над видами (ремесленники, нищие). Большое «несчастье сделаться видом (страдающий Дионис). Преодоление страдания – возвышение индивидуального до общечеловеческого….». «При всяком происшествии (мы) будем спрашивать самих себя, на что оно может быть полезно, но в следующем порядке:

1-е, человечеству,

2-е, родине,

3-е, кругу друзей или семейству,

4-е, самому себе».

Обратный порядок есть источник всех зол »(«Психологические заметки»).

«Стихия истины есть интеллигибельный космос. Он открывается людям, но в разной мере, а главное – в разной форме: поэтической, понятийной, религиозной. Овладение им требует  индивидуального самоусовершенствования и группового взаимодействия на основе эстетики и морали.  Высший принцип взаимодействия для воплощения «стихии истины» в человеческом обществе следующий: «Где же двое и трое соберутся во Имя Мое, аз стану посреди их». Это второй общий закон для всех действий человека. У Одоевского много глубоких мыслей о христианстве, которое «в своём обширном предвидении знало, что только из частных совершенствований может составиться совершенствование общее, из временных или настоящих, – вечное. В этом главное отличие Христианства от язычества, где познание существовало на инстинктивном уровне и было даже более значительным, чем теперь. В Мистериях им обладали жрецы. Мы, может быть не дошли до той точки, на которой остановились древние мистерии, которые сами собою должны были прекратиться, когда познания стали выходить из святилища».

Одоевский убеждён: «Человек  когда-то потерял весьма блистательную одежду; он должен возвратить её, может быть для сего он проходит несколько степеней жизни; может быть, чего не достиг он в одной степени, то должен отыскивать в другой до тех пор, пока не дойдёт до прежнего совершенства; тех метаморфоз, которые мы называем жизнью, может быть бесчисленное множество; это мгновения одной общей жизни  –  мгновения более долгие или более краткие, смотря по той степени совершенства, до которой достиг он; так что, может быть, если человек усвоил себе какие-то познания, развил в себе какие-то чувства, то он должен умереть, ибо истощил уже здешнюю жизнь в той сфере, которая ему предназначена».

Я горжусь тем, что школьниками мы учили наизусть «Ответ» А. И. Одоевского на «Послание» Пушкина «Во глубине сибирских руд». Его «Ответ» был написан в 1827-1828 годах: «Струн вещих пламенные звуки До слуха нашего дошли, К мечам рванулись наши руки, И – лишь оковы обрели. Но будь покоен, бард! – цепями, Своей судьбой гордимся мы, И за затворами тюрьмы В душе смеёмся над царями. Наш скорбный труд не пропадёт, Из искры возгорится пламя, И просвещённый наш народ Сберётся под святое знамя. Мечи скуём мы из цепей И пламя вновь зажжем свободы! Она нагрянет на царей, И радостно вздохнут народы!».

Неудивительно, что такой человек как Одоевский предвосхитил идеи славянофилов. Вот его прямое обращение к Западу: «Не бойтесь, братья по человечеству! Нет разрушительных стихий на славянском Востоке   –  узнайте его, и вы в том уверитесь; вы найдёте у нас частию ваши же силы, сохранённые и умноженные, вы найдёте и наши собственные силы, вам неизвестные, и которые не оскудеют от раздела с вами.  Вы найдёте у нас …историческую жизнь, родившуюся не в междуусобной борьбе между властию и народом, но свободно, естественно развивающуюся чувством любви и единства, вы найдёте законы… медленно, веками поднявшиеся из недр родимой земли; вы найдёте верование в возможность счастия не одного большого числа, но в счастии всех и каждого».

 

Одоевский  был всегда в центре литературы, искусства, наук и даже написал фантастический роман «4338-ой  год».  В Мнемозине» В. Ф. Одоевский публиковал  разнообразные философские и полемические статьи, повесть из светской жизни «Элладий», дидактические аллегории, сказки и другие сочинения.

 

В Петербурге Одоевский служил в ведомстве министерства иностранных вероисповеданий, редактировал журнал «Министерства внутренних дел», а с 1846 года занимал должность помошника директора Императорской публичной библиотеки и директора Румянцевского музея.

Превосходный музыкант Одоевский, изучал старинную и современную музыку,он даже изобрёл музыкальный инструмент «Себастианон», подарив его Петербургской консерватории, организатором которой и был. Сочинения Одоевского по истории и теории музыки, в том числе «Опыт о музыкальном языке» (1833), «Музыкальная грамота или основание музыки для немузыкантов» (1868) удивительно актуальны в ХХ1 веке.

В 1861 году Одоевский переехал в Москву в связи с переводом туда Румянцевского музея; здесь он стал организатором Московской консерватории, учредителем Императорского Географического и  Археологического обществ. Первая книга Одоевского «Пёстрые сказки с красным словцом…» (1833) пользовалась успехом.

В. Белинский ставил Одоевского рядом с Вальтером Скоттом «с придачею ещё нескольких писателей» и писал о нём так:

«В настоящее время русские дети имеют для себя в дедушке Иринее такого воспитателя, которому позавидовали бы дети всех наций…Какой чудесный старик, какая юная, благодатная душа у него, какой теплотой и жизнью веет от его рассказов и какое небывалое искусство у него – заманить воображение, раздражать любопытство, возбудить внимание иногда самым, повидимому, простым рассказом». «Неистовый Виссарион» отмечал: «Одоевский обнаружил в своих сказках» самобытный взгляд на вещи, оригинальность слога», «страстное стремление к истине».

Вспомнилось «Предисловие к детским сказкам» самого  В. Ф. Одоевского», где он делил детей на «проснувшихся» и «непроснувшихся»: «непроснувшиеся более чем спят, ничто таких детей не интересует. Дело воспитателя найти средство, которое могло бы отвратить их ум от грёз к какому бы то ни было предмету действительного мира». Лучшим материалом для этого Одоевский считал сказки Гофмана, поскольку они читаются с интересом даже непроснувшимися. «Проснувшиеся» –  это дети полные интереса. Но они или бросаются на всё, или заняты только одним предметом. Как сделать интерес первых устойчивым и интерес вторых расширить? В первом случае наблюдайте, что долее остановило ребёнка, и  к этому пункту старайтесь  привязать другие предметы…Во втором случае легче: уже есть твёрдый пункт, к нему можно примкнуть любое знание».

Мой интерес к миру, литературе и науке проснулся в детстве со сказками Одоевского. Мой папа читал  нам с братом научную сказку «Городок в табакерке», прелестный зообеллетристический рассказ Одоевского «Червячок», его «Столяра» и сказки «Сиротинка» (мой отец был сиротой!), «Бедный Гнедко», «Мороз Иванович», «Серебряный рубль». В этих сказках сложный научный материал  был подан в фантастически-чудесных грёзах ребёнка, но главная мысль сказки – идея необходимости социальноого порядка. Педагогический принцип Одоевского – учить смотреть, обучать на опыте, проверять и воспитывать нравственность.

Я помню, как брала за душу история «Бедного Гнедко». В ней  утверждалась идея гуманного отношения к животным, ставился вопрос, почему у простых труженников такая жестокость?

«Посмотрите, посмотрите, мои  друзья, какой злой извозчик, как он бьёт лошадку!…В самом деле, она бежит очень плохо…Отчего же это? Ах, бедный Гнедко! Да он хромает!

«Извозчик! Извозчик! Как не стыдно: ведь ты совсем испортишь свою лошадь; ты её до смерти убъёшь…»

«Что нужды, – отвечает извозчик, –  уж или мне, или ей умереть, – нынче праздник».

Детишки бегут за санями, смеются над извозчиком и лошадкой. Наконец Гнедко падает. «Сам извозчик теперь плачет навзрыд». Но он не виноват, говорит Одоевский. Виноват толстый господин, сидящий в санях:

«Этот толстый господин завернулся в шубу, нахлобучил на глаза шляпу и сидит сиднем, как ни в чём не бывало. «А мне что за дело, – бормочет про себя толстый господин, – я спешу на обед, – пусть извозчик убъёт свою лошадь, – мне что за дело?».

Сегодняшние богатые пошляки, мечтающие о «сверх-дорогом обеде с трюфелями  и шампанским» в 5000 тысяч долларов за блюдо, далеко превзошли  по своей мерзости и пошлости описанного Одоевским толстяка. «Вообще, друзья мои, – завершает Одоевский, – грешно мучить бедных животных, которые нам служат для пользы или для удовольствия. Кто мучит животных без всякой нужды, тот дурной человек. Кто  мучит лошадь, собаку, тот в состоянии мучить и человека… Не мучьте же никогда животного, друзья мои, потому что это грешно и показывает злое сердце, и не мучьте собак, даже в шутку, потому что это дурно и опасно». Вспомнилась мне и «Индийская сказка о четырёх глухих» Одоевского, где четверо глухих, не слыша, что говорит каждый из них, подозревают друг друга во лжи, обмане и воровстве; они ссорятся, кричат. В сказке подана мысль о нравственной глухоте. Сказка Одоевского «Игоша», восходит к гофмановским сказкам «Щелкунчик» и «Неизвестное дитя». В ней таинственный озорник Игоша – очаровательное сверхестественное существо, украшает жизнь ребёнка и взрослых: «Мало-помалу ученье, служба, житейские происшествия отдалили меня даже от воспоминания о том полусонном состоянии моей младенческой души, где игра воображения так чудно сливалась с действительностью…но иногда в минуту пробуждения, когда душа возвращается из какого-то иного мира, в котором она жила и действовала по законам, нам даже здесь не известным, и ещё не успела забыть о них, в эти минуты странное существо, являвшееся мне в младенчестве, возобновляется в моей памяти, и его явление мне кажется естественным и понятным», – заключает сказку Одоевский.

Известны были мне и пьесы для детей Одоевского: «Мальчик фарисей», «Переносчица или хитрость против хитрости», «Воскресенье» и трагедия для театра марионеток «Царь-девица» – красочная фантастическая сказка. Расцвет литературной деятельности  Одоевского пришёлся на 1830-е годы, когда были опубликованы его бытовые повести «Княжна Мими», «Княжна Зизи», фантастические повести «Сильфида», «Саламандра», знаменитый философский роман «Русские ночи». Им  было задумано  издание прозаического цикла «Дом сумасшедших», который остался неосуществлённым.

П. А. Плетнёв отмечал в 1844 году: «Князь Одоевский, в наше время, есть самый разносторонний и самый разнообразный писатель в России… Создавши множество разнообразных форм изложения истин, он обнаружил в себе писателя независимого и оригинального». Сторонник реформ 1850-1860 годов, В. Ф. Одоевский организовал Общество посещения бедных, участвовал в устройстве Елизаветинской и Максимилиановской детских больниц и детских приютов. Вместе с А. П. Заболоцким-Десятовским издавал серию сборников «Сельское чтение» для просвещения народа (1843-1848), писал «Грамотки дедушки Иринея», посвящённые практическим нуждам крестьян.

Одоевский предлагал создать «Академию для просвещения простолюдинов». Его журнал «Сельское чтение» называли энциклопедией для крестьян. В нём печатались статьи о землепашестве, об уходе за скотом, статьи о гигиене, о барометре, о пароходе, локомотиве, были сведения по физике, астрономии, географии, практические советы по сельскому хозяйству. Его увлечение педагогикой обернулось изданием сочинения «Наука до науки». Опубликована была лишь часть под заглавием «Опыт о педагогических способах при первоначальном образовании детей» («Отечественные записки», 1845). Занимала Одоевского и пропаганда науки. Он считал науку фактором, решающим все социальные вопросы. Развитие истории человечества Одоевский рассматривал как эволюцию к благоденствию с помощью научно-технических преобразований. Это главная мысль его утопии  «4338-ой год» и  его научных статей.  В статье «Публичные лекции профессора Любимова» Одоевский говорит: «В России есть всё, ей нужна только наука. Когда наука станет всенародной, когда машинистами на фабриках будут русские люди, когда русский мужик будет заправлять деревенскими локомобилями, тогда все социальные вопросы будут разрешены».Одоевский желал в детях пробудить «благородную жажду познания, непреодолимое желание учиться». Как это роднит меня с Одоевским! Одоевский был верующим человеком, призывал «сохранить нашу старую веру»

(воспитавшая меня бабушка, была старообрядка, из семьи старообрядческих священников!). Одоевский пропагандировал «преданность царю».  Царя давно  нет,  его зверски вместе с семьёй и детьми убили, но осталась Россия. Одоевский боролся за распространение гуманных нравов и просвещение народа.  Он был похоронен  в Донском монастыре.

Членам МУОР-МОИП дорога память об оригинальном философе, учёном, популяризаторе научных знаний Одоевском. Он отвечал романтическому идеалу разносторонней, универсально одарённой творческой личности. В альманахе «Мнемозина ХХ1 век» планируется публикация статьи В. Ф. Одоевского «Кто сумасшедшие?» и таких рассказов, как «Последний квартет Бетховена», «Opere del Cavaliere Giambattista Piranesi“, „Импровизатор“, вызывающий ассоциации с идеями  Гоффмана,  В. Г. Вакенродера, Л. Тика и Ф. В. Шеллинга. На страницах нашей „Мнемозины-ХХ1 век“ мы хотим увидеть рассказ Одоевского  „Себастиан Бах“.

Ключевой для нас является тема поэтического постижения истины, ущербности мира, лишенного духовного начала. Вспомнилось и то, что в марте 1833 года Пушкин, Гоголь и Одоевский задумали поселить пушкинского господина Белкина, гоголевского Рудыя Панёка и Иринея Модестовича Гомозейко, от лица которого ведутся „Пёстрые сказки“, в том числе „Сказка о том, по какому случаю коллежскому советнику Ивану Богдановичу Отношенью не удалось в светлое воскресенье поздравить своих начальников с праздником“ в одном доме. В сентябре 1833 года  В. Ф. Одоевский писал Пушкину: „Скажите, любезный Александр Сергеевич, что делает ваш почтенный г. Белкин? Его сотрудники Гомозейко и Рудый Панёк, по странному стечению обстоятельств, описали: первый гостинную; второй чердак; нельзя ли г.Белкину взять на свою ответственность погреб? Тогда бы вышел весь дом в три этажа, и можно было бы к Тройчатке сделать картинку, представляющую разрез дома в три этажа с различными в каждом сценами…“. Пушкин, Гоголь и Одоевский мечтали объединить  своих персонажей в  альманахе „Тройчатка, или Альманах в три этажа“. К сожалению, „Тройчатке“ не суждено было осуществиться.

В «Русских ночах» В. Ф. Одоевский удивительно пишет о музыке: «Каким образом  музыка существует в нашем веке? В нашей положительной эпохе она совершенная невозможность, нелепость!… Вся так называемая бравурная музыка, вся новая  концертная музыка  – следствие этого направления (материализма); ещё шаг, и Божественное искусство обратилось бы просто в фиглярство, – тёмный дух времени уже близок был к торжеству, но ошибся: музыка так сильна своею силою, что фиглярство в ней не долговечно!».

В салоне Одоевского бывал  П. Я. Чаадаев (1794-1856), о котором Пушкин говорил: «Он в Риме был бы Брут, в Афинах – Периклес». Участник войны с Наполеоном, приближенный самого императора, как и Одоевский он видел способ возрождения России лишь путём воспитания её наиболее духовно развитого слоя общества.  Лицо Чаадаева  поэт Ф. И. Тютчев сравнил с некоей «медалью» в человечестве, старательно и искусно отделанной Творцом и не похожей на «ходячую монету» человечества, ходячий тип». Хомяков читал в его лице «ум и печаль, знак «перегоревших страстей». О себе самом Чаадаев шутил: «в Москве всех иностранцев водят смотреть национальные достопримечательности: царь-пушку и царь-колокол, пушку, из которой нельзя стрелять, и колокол, который свалился и разбился прежде, чем зазвонил». Баратынский, навестив Чаадаева на страстной неделе, обронил: «общение с ним – лучший способ употребления времени в эти святые дни!».  Как и Рафаэль, Чаадаев умер в страстную пятницу.

О. Мандельштам заметил в статье, написанной в 1915 году: «Глубокая гармония, почти слияние нравственного и умственного элемента придают личности Чаадаева особую устойчивость». Его «Философические письма» и «Апология сумасшедшего» полны мечтой «о всеобщем духовном разоружении», после которого «наступит некоторое состояние мира». Чаадаев утверждал мнение, что у России нет истории, что она «принадлежит к неорганизованному, неисторическому кругу культурных явлений», упустив язык, как важное обстоятельство. Мы опубликуем в нашей «Мнемозине ХХ1 век» фрагменты этих  работ Чаадаева. Ведь альманах „Мнемозина» Одоевского обсуждал идеи Чаадаева и отражал философские и эстетические взгляды декабристов. Вспомним статью Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии, преимущественно лирической» и позицию кружка «любомудров», русских шеллингианцев, представленных Одоевским. На страницах «Мнемозины» Кюхельбекер выступил против эпигонского элегического «французского направления» в русской лирике первой половины Х1Х века, защищал национально – самобытную эпическую поэзию.  А  вот А. Пушкин в неопубликованных в свое время набросках в «Евгении Онегине» (гл. IV) полемизировал с  рядом положений статьи  Кюхельбекера.

Лично в моей памяти лицейский друг А. Пушкина  В. К. Кюхельбекер  ассоцируется с любовью гения к нему и стихотворением «Участь русских поэтов». Это стихотворение и сегодня переворачивает  мою душу своей  болью и прозорливостью:

«Горька судьба поэтов всех племён;

Тяжеле всех судьба казнит Россию;

Для славы и Рылеев был рождён;

Но юноша в свободу был влюблён…

Стянула петля дерзостную выю.

Не он один; другие вслед ему,

Прекрасной обольщённые мечтою,

Пожалися годиной роковою…

Бог дал огонь их сердцу, свет уму,

Да! чувства в них восторженны и пылки,

– Что ж?  Их бросают в чёрную тюрьму,

Морят морозом безнадежной ссылки…

Или болезнь наводит ночь и мглу…

На очи прозорливцев вдохновенных,

Или рука любезников презренных

Шлёт пулю их священному челу;

Или же бунт поднимет чернь глухую,

И чернь того на части разорвёт,

Чей блещущий перунами полёт

Сияньем облил бы страну родную.»

1846 г.

Декабристы и Пушкин заплатили жизнью и судьбой за свои идеалы. Поэт Вяземский писал в 1826 году: «По совести нахожу, что казни и наказания не соразмерны преступлениям, из коих большая часть состояла только в одном умысле». Бестужев на допросе признавался: «содействовал достижению цели, не видя, что самый успех наш был бы пагубен для нас и для России. Но мне предопределено было раскрыть глаза уже в оковах». О содеянном сожалел и С. Муравьёв-Апостол, прося помиловать его и испытать на каком-нибудь трудном деле,  был казнен в 28 лет! Был казнен и Павел Иванович Пестель (1793-1826), которому  5 июля  исполнилось 220 лет со дня рождения. Участник Бородинского сражения, награждённый лично  М. И. Кутузовым золотой шпагой с надписью «За храбрость», выполнявший  дипломатические поручения Александра 1, по словам А. С. Пушкина,  лично знавшего создателя «Русской правды», как «умного человека во всём смысле этого слова…Один из самых оригинальных умов, которых я знаю», –  был казнен  только за разработку конституционного проекта будущего российского общества, в соответствии с которым  Россия объявлялась республикой, все сословия становились равными, отменялось крепостное право, крестьяне освобождались с землей. Он был арестован 13 декабря 1825 года, ещё до активных антиправительственных действий декабристов и 13 июля 1826 года вместе с четырьмя другими декабристами повешен, что дало право декабристу Н. Лореру сказать: «Пестеля судили не за действия, а за намерения». Пестель был членом «Южного общества». Он осуждал национальное угнетение и национальную рознь, утверждал: «Россия есть государство единое и неразделимое».

«В Россию входят многие малые народы», «не могущие по слабости своей пользоваться самостоятельно политическою независимостью и долженствующие, следовательно, непременно состоять под властью или покровительством которого-либо из больших соседственных государств, не могут ограждаться правом народности, ибо оно есть для них мнимое и несуществующее”. Исключение Пестель, как и Бестужев-Рюмин, делал для Польши, которая могла существовать как независимое, самостоятельное, республиканское государство.  «Мне казалось, – писал Пестель, что «главное стремление нынешнего века состоит в борьбе между массами народными  и аристокрациями всякого рода, как на богатстве, так и на правах наследственных основанными. Я судил, что сии аристокрации сделаются, наконец, сильнее самого монарха, как то в Англии, и что они суть главная препона государственному благоденствию и притом могут быть устранены одним республиканским образованием государства. Происшествия в Неаполе, Гишпании и Португалии  имели тогда большое на меня влияние. Я в них находил по своим понятиям, неоспоримые доказательства в непрочности  монархических конституций и полные достаточные причины в недоверчивости к истинному согласию монархов на конституции, ими принимаемые. Сии последние соображения укрепили меня весьма сильно в республиканском и революционном образе мыслей». Пестель писал: «Бедный живёт только своим трудом, богатый – своими поместьями, своими капиталами». «Бедный не может отсрочить получение заработка, и, не имея капитала и других источников дохода, кроме своего труда, он умирает с голоду, если у него нет работы. Что касается богатых, ио они могут выжидать и получить свои доходы позднее, тем самым принуждая бедных принять все те условия, какие продиктуют им богачи». Это состаляет «причину многих зол в обществе». «Должно оградить рабочих от произвола богатых и не забывать, что несчастные бедняки также бывают больными, немощными, стареют и, наконец , не могут зарабатывать  своё скудное пропитание». Пестель, как и другие декабристы, боялся восстания народных масс и делал ставку на заговорщиков-революционеров. Он мечтал об «изменении  существующего ныне государственного порядка в России и введения на место его такого устройства, которое было бы основано на одних только точных и справедливых законах и постановлениях, не представляло бы ничего  личному самовластию и в совершенной точности удовлетворяло бы  народ российский в том, что он составляет  устроенное гражданское общество, а не есть и никогда быть не может чьей- либо собственностью или принадлежностью». В одной из бесед с Пушкиным Пестель признавался: «Сердцем я материалист, но мой разум этому противится». Пестель отрицал всемогущество бога, поскольку «бог не сделал человеческий род счастливым». В Петропавловском каземате он наотрез отверг исполнение религиозного обряда – исповедь и причащение перед казнью. В статье «В память людям 14 декабря 1825 года» Н. П. Огарёв писал о Пестеле: «Пестель был один из самых великих деятелей того времени. Это был человек огромного ума и  железного права». «Перед казнью все причащались, кроме Пестеля, который остался верен своему здравому уму. Официальные донесения и даже неофициальные воспоминания стараются уверить, что это потому, что Пестель был лютеранин; мы убеждены, что это потому, что Пестель был сильный человек». Известно мне было, что сохранились  также Письма матери к Пестелю в тюрьму. Студенткой я читала  в разных библиотеках России  работы о декабристах: Восстание декабристов. Материалы., т. 1.-11. М.-Л., 1925; Избранные социально-политическте и философские произведения декабристов»Т.1, 11, 111.,М., 1951-1953; сборник «Декабристы. Поэзия, драматургия, проза, публицистика, литературная критика. М.-Л.,1951., Статьи и письма Н. А. Бестужева. М.-Л.,1933; Записки, статьи и письма И. Д. Якушкина, М.,1951.  Я знала про «Дневники Кюхельбекера 1833 года», опубликованные в журнале «Прибой» в 1929 году.  Произведения  Кюхельбекера «Смерть Байрона», 1824; «Тень Рылеева», 1827);« Аргивяне», 1822-1825; «Прокофий Ляпунов», 1834; «Ижорский» (опубл. 1835, 1841, 1939); «Вечный жид», (опубл. 1878); «Последний Колонна», роман (1832-1843; опубликованный лишь в 1937 году);  Его «Дневник», написанный в заключении, опубликованный в Ленинграде в 1929, тоже был знаком  многим студентам. В 1966 году я познакомилась с «Лекциями о русской литературе и русском языке» Кюхельбекера, прочитанными им в Париже в июне 1821 года.  Студентов  исторического и филологического факультетов «обязывали» читать «Литературное наследство декабристов» (см.: т. 1. АН СССР. С. 195) и труды по «Восстанию декабристов» (11. ГИЗ. 1926), ведь в Саратовском университете работали лучшие специалисты СССР по декабрьскому движению Х1Х века:  профессор Ю. Г. Оксман (его работу  «От «Капитанской дочки»  к «Запискам охотника» мы читали).  Любимым учеником легендарного Ю. Г. Оксмана был  В. В. Пугачёв,   Н. А. Троицкий.  Они  напишут книги о декабристах и о 1812 годе. ( см.: В. В. Пугачёв……. их работы: Н. А. Троицкий. «1812. Великий год России», «Фельдмаршал Кутузов. Мифы и факты»). На истфаке работал  очень талантливый историк Д. М. Туган-Барановский – автор книг о Наполеоне: «Наполеон и республиканцы» и другие. Мы увлекались «Мемуарами «Талейрана», трудами  Е. Тарле (любили перечитывать его «Нашествие Наполеона на Россию. 1812»),  восхищались работами о декабристах академика М. В. Нечкиной. Я читала «Отрывки  путешествий» Кюхельбекера 1820 года, которые печатались в «Мнемозине» (ч. 1. стр. 66). Мне помнятся размышления В. К. Кюхельбекера  о богатстве и выразительности русского языка: «…язык есть мысль, переходящая в явление; что же значит мысль, не имеющая ни порядка, ни связи? Мысль без мысли!». Кюхельбекер душой скорбел, что «всё подавляется, всё вянет и опадёт, не принесши никакого плода в нравственном мире». Кюхельбекер рассматривал народ как существо духовного порядка. Блистательная лекция Кюхельбекера о русском языке и русской литературе, читанная им в Париже в июле 1821 года, будет воспроизведена в нашем альманахе. «Не могло провидение одарить великий народ столькими талантами, чтобы он коснел в рабстве!», – восклицал он. Кюхельбекер всегда выступал против приторного, благопристойного, искусственно тощего и приспособленного для немногих языка, «un petit jargon de coterie».

С восторгом вспоминаю, как Кюхельбекер, разбирал стих сказки Глинки «Бедность и труд», построенный на звукоподражании,  стих кудахчет курицей, гогочет гусем, свищет и чирикает чижом. Кюхельбекер смакует стихи этой сказки. Благодаря Кюхельбекеру я помню эти стихи Глинки наизусть.:

 

Утки трюшком, ковыльком, шепелявые плещутся в лужах;

Говорных гордых гусей долговыйна ватага гагачет,

Сипло шипят на прохожих…Вдруг клекчут, мурлычат индейки…

Каркает чёрный вран, грохает грач и сорока стрекочет…

Свищет и чиркает чиж…».

 

Кюхельбекер высоко ценил народное творчество как арсенал профессионального искусства. В летописях, песнях и народных сказаниях он видел «лучшие, чистейшие, вернейшие источники для нашей словесности» («Мнемозина», ч.11, 1824.с.42). Взгляды Кюхельбекера на  народное творчество разделяли А. Бестужев – «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов» и К. Рылеев – «Несколько мыслей о поэзии». Их стихи и песни отличаются чертами подлинной народности. Самым необузданным вольнодумцем средь декабристов считался друг Пушкина  В. Ф. Раевский (1795-1872), отвергавший загробную жизнь и божественное воздаяние: «Никто не вразумил, что нас за гробом ждёт, ни тысячи волхвов, ни книги Моисея, ни мужи дивные, гласящи шумный сброд, ни гений Лейбница в листах Феодицеи. И червь, и я, и ты, и целый смертный род для будущих времён пройдёт, как блеск Эиды». В статье «Причина падения власти пап» (о Европе ХУ1 века) К. Рылеев писал: «Духовенство, тесно соединенное с папою, также строгая инквизиция, вместо того чтобы просвещать народ, заводили оный ещё в глубочайшие суеверия, безумства и закоснелые предрассудки, составив тем твёрдый оплот свободе и разуму, зная, что на сем только основывалась их власть». В. Ф. Раевский ополчался против библейских сказок, высмеивал легенду об изгнании Адама и Евы из рая «за несогласность мнения».

«Святыней и цитаделью» было  Царское Село  и все связанное с Пушкиным для М. Ю. Лермонтова. Свободно владея французским, немецким, английским языками, читая по латыни, как и декабристы, обученный рисованию и лепке, игре на скрипке и фортепиано, Лермонтов был зачислен в Московский университетский благородный пансон в 1827 году – одно из лучших учебных заведений России. После его окончания он обучался в Московском университете на нравственно-политическом отделении, который оставил в 1831 году будучи неудовлетворённым лекциями  ряда профессоров.  Сокурсник по университету Вистенгоф вспоминал: «Он был небольшого роста, некрасиво сложен, смугл лицом, имел тёмные, приглаженные на голове и висках волосы и пронзительные тёмно-карие большие глаза, презрительно глядевшие на всё окружающее. Вся фигура этого человека привлекала и отталкивала». Сокурсники Лермонтова по школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров впоминали о его «огромной физической силе, побуждавшими  дерзкого юнкера Лермонова вступать в состязания с первыми силачами школы»: «он гнул подковы, вязал в узлы ружейные шомпола». За это следовали выговоры и  аресты. В 1934 году Лермонтова высочайшим приказом произвели в корнеты лейб-гвардии Гусарского полка, расквартированного в Царском Селе. В роковой день трагической гибели Пушкина было написано стихотворение «На смерть поэта» (29 января 1837 года), сделавшее  Лермонтова бессмертным.  После известных обличительных 16 строк, добавленных к стиху, последовала ссылка на Кавказ. Н. Раевский, близко общавшийся с поэтом в Пятигорске летом 1841 года, писал: «Любили мы его все. Пошлости, к которой он был необыкновенно чуток, в людях не терпел, но с людьми простыми и искренними и сам был прост и ласков». Вспоминился ему и час, когда тело поэта доставили в Пятигорск, «все плакали как малые дети» (Н. Раевский). Секундант поэта Васильчиков описал дуэль с Н. Мартыновым под горой Машук, указав, что «пистолет поэта не был даже заряжен»: «Лермонов упал как подкошенный…Мы подбежали… В правом боку дымилась рана, в левом сочилась кровь…Незаряженный пистолет оставался в рукеЧёрная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте, разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели вечную память новоприставленному рабу Михаилу». Засияла поэтическая и литературная слава поэта и его бесподобный русский язык!

Мы, как и Пушкин, Грибоедов, Одоевский, Кюхельбекер, Лермонтов и декабристы, болеем душой за русский язык. Ведь альманах «МНЕМОЗИНА – ХХ1 век» – это реквием по исчезнувшей природе, по ушедшим людям, судьбам, несбывшимся надеждам, прекрасному русскому языку. Это пристань Нетленного.  Русский язык, как заметил Осип Мандельштам, полемизируя с Чаадаевым, «столь высоко организованный, столь органический язык не только  – дверь  в историю, но и сама история. Для России отпадение от истории, отлучением от царства исторической необходимости и преемственности, от свободы и целесообразности было бы отпадение от языка.  «Онемение» двух, трёх поколений могло бы привести Россию к исторической смерти. Отлучение от языка равносильно для нас отлучению от истории». Поэтому совершенно верно: «русская история идёт по краешку, по бережку, над обрывом и готова каждую минуту сорваться в нигилизм, то есть в отлучение от слова». 

 

 

Хотинская Галина (Германия, Любек)

 

 

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Оставьте свой комментарий
Введите пожалуйста свое имя