Э. Т. А. Гофман в Берлине. Берлинский текст

0
5122

 

Посвящаю Науму Яковлевичу Берковскому[1]

 

Как бы мне хотелось пробиться сквозь строй перевёртышей, сквозь толпы людей-автоматов, которые осаждают меня банальными пошлостями, – пробиться, хотя бы силой.

Эрнст Теодор Амадей Гофман

Часть первая

Квартира Гофмана – приют «Серапионовых братьев»

 

Этот странный, удивительный судебный советник знаком нам с детства по «страшным» сказкам, напоминающим видения Брейгеля – «Песочный человек», «Щелкунчик и мышиный король», «Золотой горшок» и «Крошка Цахес по прозванию Циннобер», он же – художник и композитор, автор известной оперы «Ундина» (свое третье имя Вильгельм писатель в 1809 заменил на Амадей в честь Амадея Моцарта), и он же в последние три года жизни – член комиссии короля Фридриха Вильгельма Третьего по расследованию антигосударственных преступлений, где, по его словам, ему приходилось «весело крутиться вместе с ведущим колесом государства».

В берлинских новеллах Гофман создал особый городской колорит, точно соблюдал городскую топографию, называл Берлин «добрым и славным» и зачастую не менял названий улиц, церквей, лавок и даже пивных. Эти топонимы создали особый стиль города и его поэтику. За кулисами домов и улиц, за благообразным, покойным, домашне-идиллическим бытом почти в стиле Бидермейера действуют космические всемирно творящие силы. Это вечно неспокойная «своезаконная» мировая жизнь неожиданно бунтует, врывается на городские улицы, как бы заявляя протест «лимитированной» жизни людей.

Как это свойственно романтике времён Гофмана, будничной атмосфере должны противостоять земля обетованная художников, музыкантов и поэтов и, конечно же, тёмные силы. У официального Берлина есть изнанка – ночной Берлин, тёмный и непредсказуемый. Так в творчестве Гофмана начинает звучать восходящая к философии Шеллинга центральная романтическая тема противопоставления структуры и хаоса, тема дуализма бытия, так верно выраженная Тютчевым в стихотворении «День и ночь»:

На мир таинственных духов

Над этой бездной безымянной,

Покров наброшен златотканый

Высокой волею богов

………………………..

И бездна нам обнажена

С своими страхами и мглами…─

Гофман родился в Кёнигсберге в 1776 году в традиционной бюргерской семье, где считали не без основания, что хлеб зарабатывают государственной службой, а не служением искусству. Учился он там же, в университете (с 1792 по 1796 год), на юридическом факультете. Эпоха наполеоновских войн коснулась Гофмана самым непосредственным образом.

По окончании университета начались его скитания по службам: Глогау, Познань, Полоцк, Варшава. В 1806 году после разгрома Пруссии он оказался без службы и доходов и волею судьбы стал свободным художником, обречённым на бродяжничество и бедность. С 1808 года по 1813 год он в качестве композитора, постановщика и декоратора местного театра находился с женой Михалиной в Бамберге, на которой женился еще в Познани. Из-за постоянного отсутствия средств приходилось давать уроки. Но случился скандал: Гофман влюбился в свою ученицу пения Юлию Марк, и семья Гофманов вынуждена была покинуть Бамберг. Историю трагической любви к Юлии он рассказал в «Новейших похождениях двух собак», в «Коте Муре» и многих других произведениях.

За восемь лет до смерти, в 1814 году, писатель приехал в Берлин, где возобновил свою судебную карьеру. Гофман умер в Берлине в возрасте сорока шести лет. Точный диагноз, согласно воспоминаниям современников, назвать трудно. Известно, что у него был полный паралич, что в последние свои дни не мог даже пошевелить рукой и на смертном одре продиктовал с трудом последние указания. Несмотря на обилие издателей и гонораров, умер в бедности. Как полагал его друг и первый биограф Юлиус-Эдуард Хитциг, к бедности (так же, как и к болезни) привели излишние возлияния в питейном заведении.

Однако еще одно серьёзное обстоятельство подорвало финансовое положение, здоровье писателя и ускорило его смерть.

В 1819 году Гофман был назначен членом следственной комиссии по «демагогам» – так называлось национально-патриотическое движение, возникшее ещё в период освободительных войн против Наполеона. Несмотря на то, что Гофман не был сторонником движений с националистической окраской, он все же соблюдал объективность и требовал от остальных коллег следования закону. Его борьба с шефом полиции Карлом Альбертом фон Камптцем в полной мере отразилась в одном из эпизодов «Повелителя блох». В повести Гофмана – это Кнаррпати, шаржированный и легко узнаваемый Камптц, способный на самые подлые ухищрения, обман и подлоги для обвинения героя в несовершённом преступлении.

Гофман для создания повести совершил нечто невозможное для немецкого чиновника: использовал подлинные документы, составленные властями в период преследования «демагогов». Более того, он в своем художественном произведении цитировал заметки, сделанные фон Камптцем на полях бумаг, конфискованных у взятого под стражу студента Густава Авериуса.

Подобное использование документов полиции – и служебного положения – в художественном творчестве – беспримерный поступок не только в немецкой, но и в мировой литературе.

Неужели Гофман, будучи образцовым немецким чиновником, типичным даже немецким чиновником, отличавшимся точностью и пунктуальностью, нарушил ВСЕ инструкции – ради своих писаний, фантазий, ради литературы? Да, именно так! Гофман нарушил инструкции ради литературы.

Охваченный гневом король Фридрих-Вильгельм III назвал писателя «адвокатом демагогов».

Дальнейший сценарий последних дней из жизни Гофмана разворачивался следующим образом: по распоряжению правительства отпечатанные листы его книги были конфискованы, крамольные страницы вырезаны, а против автора – судебного советника – было возбуждено судебное преследование.

Забегая вперед, отмечу эпохальный факт: повесть Гофмана «Повелитель блох» в первоначальном своем виде была в Германии опубликована спустя почти 100 лет – в 1908 году.

Допрос тяжело больного, неподвижного Гофман, не встававшего, разумеется, уже с постели – это сюжет для литературы – романа, повести, драмы, трагедии, – достойной самого Гофмана.

Горестно и тяжко представить, как писатель лежал в полной неподвижности, а его – -допрашивали. Я не видела протокола допроса, но известно мне, что Гофман был обвинён в трёх тяжких преступлениях: оскорбление величества, разглашение государственной тайны, а также как «не соответствующий обязанностям и достойный разжалования».

На следующий после допроса день Гофман, лежа, разумеется, в той же неподвижности, продиктовал оправдательную речь – уникальный человеческий и художественный документ. В этой речи Гофман, пытаясь «преуменьшить» реальное и жизненное значение художественного образа Кнаррпати, ссылался на поэтический метод Жана Поля, Смоллетта, Лихтенберга и других крупных писателей-сатириков. Таким образом, юрист Гофман выступил в одном лице с писателем Гофманом, защищая в первую очередь права литературы.

От судебного процесса и наказания его избавила смерть. Он умер 25 июня 1822 года и через три дня похоронен без церемоний и торжеств на Иерусалимском кладбище. Друзья Гофмана по эскизу ближайшего из друзей Эдуарда Хитцига установили на его могиле скромный, но изысканный памятник с надписью, свидетельствующей о том, что в этом необыкновенном человеке вполне воплотилась мечта ранних немецких романтиков об универсальном художнике:

Э. Т. А. Гофман

Род. в Кёнигсберге в Пруссии 24 января 1776 года

умер в Берлине 25 июня 1822 года.

Советник апелляционного суда

отличился

как юрист

как поэт

как композитор

как художник

Первое место проживания Гофмана в Берлине стало местом действия его произведения. В самом начале писатель на время поселился с женой в гостинице «Золотой орёл», располагавшейся на Иерусалимской улице 36/37. Он увековечил в новелле «Приключения в новогоднюю ночь» и гостиницу и её хозяина Петера Матье. Один из её главных героев, продавший дьяволу собственное отражение в зеркале («Dег Кlеinе оhnе Sрiеgеlbild»), ночевал в этой гостинице.

Привратник провёл автора в одну из комнат, зажёг свечи и пожелал ему приятного сна. Красивое большое зеркало в комнате было занавешено. Персонажа, занавешивавшего зеркало из-за отсутствия у него отражения, прозвали в новелле Гофмана господином Суворовым в честь русского полководца генералиссимуса Александра Васильевича Суворова, который, согласно преданию, по причине маленького роста не любил своего отражения в зеркале, и в его присутствии повсюду занавешивались зеркала. Эта деталь у Гофмана для русского читателя в особенности интересна. Судя по всему, Суворов, командующий русскими войсками для подавления Польского восстания в 1794 году и затем в 1799 году последовавший в Италию (что сопровождалось взятием городов – Милана, Турина, Мантуи и др.), был и во времена Гофмана популярной личностью в Европе.

1 июля 1815 года Гофман поселился в квартире на Таубенштрассе 32 на Жандармском рынке Дом пострадал во время войны и сохранился в перестроенном виде.

Над нарядным парадным фасадом в 1890 году была установлена мемориальная доска в память о выдающемся немецком писателе-романтике, а в 1997 году к 175-летию его смерти городским муниципалитетом установлена была вторая доска.

Дом и квартиру Гофман описал в своём последнем рассказе, сидя в инвалидной коляске у окна, откуда открывался прекрасный вид («Угловое окно двоюродного брата»): «Необходимо заметить, что мой двоюродный брат живёт довольно высоко в маленьких и низких комнатах… жильё моего двоюродного брата находится в красивейшей части столицы, а именно на большой площади, окружённой великолепными строениями, в центре которой красуется колоссальное, гениально задуманное здание театра. Он живёт в угловом доме и может из окна маленького своего кабинета одним взглядом окинуть всю панораму грандиозной площади». «Колоссальное, гениально задуманное здание», упоминаемое Гофманом, – это театр (Шпильхауз), построенный архитектором Карлом Фридрихом Шинкелем, создателем более тридцати великолепных зданий, определивших облик столицы первой трети 19-го века.

Шинкель был ещё и прекрасным живописцем, графиком и театральным декоратором. Декорации его были настолько талантливы, что, как свидетельствует современник, «… вряд ли какой-нибудь другой театр Европы… мог бы сравниться в этом отношении с берлинским». По его рисункам были сделаны костюмы и декорации оперы «Ундина» Гофмана, премьера которой с небывалым успехом состоялась 3-его августа 1816 года. Гофмана вызывали на сцену, и он, растроганный, принимал овации берлинской публики. Следует отметить, что опера «Ундина» вошла в историю музыки как едва ли не первый опыт романтической оперы.

29 июля 1817 года во время 24-го представления «Ундины» в театре случился грандиозный пожар. Каково же было Гофману пережить зрелище пожара! Он наблюдал его из окон своей комнаты в пятнадцати шагах от происшествия. Тогда загорелась крыша его квартиры, сгорел театр, декорация и ноты «Ундины». Из воспоминаний современника Гофмана: «Больше всего огорчала утрата театральных костюмов и декораций… Две декорации к «Ундине» я никогда не забуду: бурная лесная река образует остров, на котором ночью впервые встречаются Ундина и Гульдбрандт под жалобные стоны рыбака, а ещё, сверкающий красками, прозрачный дворец на дне Средиземного моря, где вновь соединилась с возлюбленным и супругом сохранившая верность морская царевна».

Однако Гофман, кажется, не потерял присутствия духа, он не покидал наблюдательного пункта у окна и, как писал современник, «зарево освещало его маленькое худое лицо». Затем он со свойственным ему юмором запечатлел в рисунке пожар и себя, высунувшимся из окна с ружьем, направленным на тучи, полагая, вероятно, что выстрел в тучи и был необходимым противопожарным действием.

Гофман поселился в квартире на Таубенштрассе уже автором «Фантазий в манере Калло», составляющих четыре тома. А здесь им были написаны «Житейские воззрения Кота Мурра», «Крейслериана» и большинство его сказок. Писатель сразу же включился в литературную жизнь Берлина и в одном из писем сообщал: «В первые два дня по приезде в Берлин я в самом деле был пьян от радости! Блистательный Фуке как раз прибыл из Ненхаузена, а кроме него я тут же познакомился (благодаря Хитцигу) с Тиком, Францем Горном и Шамиссо… предо мною открылась поистине поэтическая жизнь».

Вскоре Гофман сделался своего рода берлинской знаменитостью, он прославил погребок Люттера и Вегнера, находившийся рядом с домом, где встречался со своим другом знаменитым актером Людвигом Девриентом. Оба – рассказчик и актер – устраивали в погребке юмористические импровизации, собирая вокруг своего стола восхищённых берлинцев. Эдуард Хитциг рассказывал, что Гофман засиживался в «питейном заведении» до рассвета, по несколько часов, импровизируя, рассказывал блистательные истории, или набрасывал карандашом карикатуры. «Бывало, что тут же он делал наброски своим искусным пером, короче – беседуя с друзьями, он редко не преподносил им свежих и пикантных историй из нового своего мира…. Приезжие, желавшие увидеть Гофмана, наверняка могли его застать в питейном доме, ведь образ его жизни был известен всему Берлину». Поводом для возникновения беседы обычно служил только что закончившийся спектакль, на котором Девриент сыграл Франца Мора или короля Лира, или опера и концерт. По свидетельству современника «маленький кабинет в погребке Люттера и Вегнера был во всем городе притчей во языцах, редко случались вечера, где не прозвучала бы острота, заслуживающая распространения, не родилась новая шутка»[2].

«…Его читали широко, – писал Н. Берковский – он был тот немецкий романтик, который вышел, наконец, в большой мир, всех занимал и волновал». Впоследствии популярность писателя у читателей, как это ни звучит парадоксально, именно в Германии (и особенно в среде романтиков, считавших, что литература – достояние избранных) ставилась ему в вину. «Я сказал бы, – писал Берковский, – что в Германии порою Гофману не желали простить его достоинств: его артистического блеска, его остроумия и юмора, его великой грации, его способности широких контактов с читателями, живости и жизненности».

Рассказывали, что при всей видимой доступности познакомиться с ним было чрезвычайно трудно – дом был открыт только для узкого круга друзей. Посетителю объявляли, что хозяин либо болен, либо отсутствует. Клеменс Брентано нашёл выход из положения. Услышав в прихожей от слуги привычное «болен», Брентано просил передать Гофману, что сам доктор Даппертутто (герой новелл Гофмана, обладающий способностью войти в квартиру сквозь окна и закрытые двери) явился к нему собственной персоной. И Брентано был незамедлительно приглашён к «безумному капельмейстеру».

В квартире на Таубенштрассе собрался тесный круг друзей, ставший литературной легендой, поскольку это в большинстве своём и были будущие «Серапионовы братья», у которых именно в России, да ещё и Советской, оказались последователи.

В 1921 году в Петрограде, следуя принципу берлинских «братьев» (верность своему искусству и таланту), возникло содружество писателей «Серапионовы братья», собиравшихся в Доме искусств на Мойке. В группу вошли Зощенко, Слонимский, Никитин, Лунц, Полонская, Груздев, Каверин. К ним затем присоединились Федин и Вс. Иванов. В 1946 году, когда уже давно содружества не было, Жданов подверг шельмованию бывшего «Серапиона» Михаила Зощенко[3], затем всю «группу», а заодно их идейного вдохновителя Гофмана. Имя Гофмана стало полузапретным. Лишь в начале 60-х годов произведения Гофмана начали в ограниченном количестве возвращаться к читателям.

В избранный круг друзей Гофмана вошли писатели – романтики Фридрих де ла Мотт Фуке, автор либретто «Ундины», новеллист и драматург Кристиан Якоб Саличе-Контесса, писатель Давид Фердинанд Кореф, а также близкий друг Гофмана, покровитель искусств Эдуард Хитциг, детям которого Гофман посвятил сказку «Щелкунчик и мышиный король» (детям Хитцига писатель оставил в сказке их собственные имена). Для создания знаменитого содружества «Серапионовы братья» литераторы собрались на Таубенштрассе впервые 14 ноября 1818 года, в день святого Серапиона. Большинство членов союза стали литературными героями собрания новелл Гофмана, цикла, состоящего из четырёх томов, с названием «Серапионовы братья»: Контесса – это Сильвестр, Хитциг – Оттмар, Кореф – Винцент.

Гофман прославился еще и как гостеприимный хозяин. Он артистично готовил изысканные блюда, а из его погреба регулярно извлекались редкостные вина, которые целыми ящиками доставляли ему благодарные издатели. Так, например, издатели братья Вильменсы, приславшие ему из Франкфурта на Майне благодарное письмо за новеллу «Девица Скюдери», «приложили» к нему ящик, где находилось пятьдесят бутылок рейнвейна.

Гофман был маленького роста, черноволосый, голубоглазый, одевался элегантно, но без претензий на изысканность, дорожил своими бакенбардами, которые отпускал до уголков рта. Став судебным советником, полюбил свой мундир, в котором «напоминал французского или итальянского генерала» (Хитциг).

Адельберт фон Шамиссо[4], только что вернувшийся из кругосветного путешествия, особенно любимый Гофманом автор, литературным персонажем не стал, однако, верный романтическому культу дружбы, Гофман в новелле «Приключения в новогоднюю ночь» весьма своеобразно принял «эстафету» у литературного соратника. Мы обнаруживаем героя повести Шамиссо «Приключение Петера Шлемиля», продавшего тень дьяволу, в таинственном погребке на Егерштрассе в компании с самим Гофманом (странствующим Энтузиастом).

В новелле Гофмана портретное сходство Шлемиля и Шамиссо очевидно: «Лицо у него было очень своеобразное и привлекательное, он сразу же внушил мне симпатию, несмотря на угрюмый вид. Его густые чёрные волосы были причёсаны на пробор и мелкими кудрями обрамляли лицо, глядя на него, я невольно вспомнил мужские портреты кисти Рубенса. Незнакомец расстегнул ворот плаща, и я увидел, что на нём чёрная венгерка со шнурами, но более всего поразило меня то, что поверх сапог у него надеты нарядные домашние туфли»[5].

Адельберт фон Шамиссо (так высечено и на могильном камне, что на Иерусалимском кладбище в пятнадцати шагах от могилы Гофмана) – французский аристократ, изгнанный Французской революцией, конфисковавшей у семьи Шамиссо имение и замок. Четырнадцатилетний Адельберт продавал на улицах Берлина цветы, о чём и доложено было королеве Марии-Луизе. Добрая королева – такова была её репутация – пригласила мальчика к себе в пажи, затем определила во Французскую гимназию, и там Адельберт обучился немецкому языку настолько хорошо, что впоследствии на языке страны изгнания написал повесть «Приключения Петера Шлемиля», ставшую вершиной немецкого романтизма. Однако сам Шамиссо так и не отыскал своего места среди живущих и под солнцем. Он считал себя изгоем, вечным странником, вечным эмигрантом. В эпоху Реставрации Шамиссо возвращены были замок и всё его состояние, но писатель не принял богатства, во Францию не вернулся и задолго до толстовского Левина раздал свою землю крестьянам.

Герой его повести Петер Шлемиль мечется в своих волшебных «семимильных» сапогах по земному пространству, не находя пристанища. Для того чтобы опуститься на землю и отдохнуть, допустим, у египетской пирамиды, он вынужден надевать на сапоги специальные домашние туфли. Надо сказать, что после трагической утраты тени, Шлемиль в Берлин никогда не «залетал», а, наоборот, с настойчивостью облетал его стороной. Желая хотя бы короткое время оставить Шлемиля в Берлине, Гофман совершил неповторимый литературный «поступок», ошарашивающий не менее, чем его поступок с использованием полицейских документов в «Повелителе блох»: он своей писательской волей приостановил полёт Шлемиля – увы, ненадолго, поскольку невозможно изменить литературный замысел Шамиссо, как невозможно изменить расположение звёзд на небе. Подобные деяния Гофмана, стирающие грань между жизнью и искусством, – и есть романтическая коллизия его жизни.

Несчастный Шлемиль, страдающий из-за отсутствия у него тени, после беседы с Гофманом в таинственном погребке на Егерштрассе, торопится покинуть его. Однако Гофман по всем характерным приметам догадался, что незнакомец – не кто иной, как Петер Шлемиль – и отчаянно пытается его задержать: «Он встал и двинулся к двери – напрямик, через всю комнату. Вокруг было светло… Он не отбрасывал тени! вне себя от радости я побежал за ним. «Шлемиль! Петер Шлемиль!» – в восторге звал я, но он уже сбросил с ног домашние туфли. Я видел только, как он перемахнул через высокий купол церкви, что на Жандармском рынке, и скрылся в ночной тьме».

Собратья литературного содружества «Серапионовы братья» выслушивали и обсуждали каждое произведение, написанное ими в этот период, и, вероятно, виртуозная берлинская новелла «Выбор невесты», впервые опубликованная в «Карманном календаре на 1819 год» (а затем – во втором томе «Серапионовых братьев»), была здесь также впервые прочитана Гофманом. Мы можем себе представить стол, освещённый свечами в больших бронзовых подсвечниках, за которыми расположились знаменитые мастера, и Гофмана, отложившего рукопись в ожидании суровой критики.

Совершим же и мы полное таинственных приключений путешествие по старому Берлину вслед за героями «Выбора невесты».

Продолжение

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Оставьте свой комментарий
Введите пожалуйста свое имя